Бабушке Пелагее
Алексеевне посвящаю…
Пелагея.
Пелагея сидела
за столом, уткнувшись в намертво сцепленные руки. Ощущала только страшную
пустоту. В окно пробивался мутный рассвет. Хлопала ставня, но не было сил
встать. Пятеро детей, разметавшись во сне, спали на полу. Спать легли вместе:
боялись ложиться по-одному. Дети – Катька, младшая сестра, у них с Пелагеей
разница десять лет, Ванюшка, ему три, спал, прижавшись к Катьке. Ванюшка – сын старшей
сестры Пелагеи, Татьяны (её похоронили первой); ещё три племянника: один от
брата, Николая, двое – Глафирины.
- Милые мои!
Что мне делать с вами?! – глухо, так, чтобы не услышали дети, простонала
Пелагея. Истошный звериный крик рвался из души – сдержалась Пелагея. Да и кто
её видел плачущей?! Не плакала, не кричала. Знала: слёзы не помогут. Вспомнила
деда, Маркела Ивановича, который всегда, когда ей, маленькой, хотелось реветь
от детских обид, говорил: «Не плачь, Поляня, атаманом будешь!».
Свою мать,
Степаниду, никогда не видела плачущей – некогда ей было плакать: одиннадцать
детей родила она на свет…
Дом, в
котором жила Пелагея со своей семьёй, был большой, с балясами. Все работали не
покладая рук – в доме был достаток.
Вспомнила
Пелагея, как дед возил арбы с яблоками на станцию Себряково, а оттуда привозил
девкам гостинцы. Сёстры любили разноцветные ленты, конфеты. Пелагее было всё
равно. Любила она на коне скакать, с мальчишками драться.
- И в кого
ты такая уродилась? – говорила мать.
Видно,
готовила судьба Пелагею к большим испытаниям.
Господи!
Сколько таких ночей будет у шестнадцатилетней девушки! Сколько горя она хлебнёт
вместе с детьми!
Всего за
сорок дней тиф унёс и деда, и мать с отцом, брата, двух сестёр – двенадцать гробов
вынесла из дома в ту осень Пелагея.
Вышла из-за
стола, подошла к спящим детям, встала на колени и, глядя на них стала молиться:
- Господи,
сохрани и помилуй! Господи! Не оставь малых деток!
Взгляд Пелагеи
остановился на худеньком тельце Ванюшки. Маленький, носик заострился, вздрогнув
во сне, тихо всхлипнул: «Мам…». Сердце у Пелагеи будто судорогой свело. Тихо
прилегла рядом с детьми. Сна не было. В доме – холодно. Всё хлопала и хлопала
ставня… Дети теснее прижимались к ней, и Пелагее хотелось прижать их к себе
всех сразу, крепко-крепко, согреть своим теплом.
-
Сиротинушки мои!
Перед
глазами поплыли милые образы: дедушка, отец Алёша, тихий, молчаливый, мать,
большая, сильная…
Вопроса, что
делать, Пелагея себе не задавала.
Так и
побежали годы. День и ночь работала, детей растила. А они и сами старались,
трудились, копошились. Кто картошку окучивает, кто в хате убирает; по людям
стали ходить, кто что попросит – сделают, домой бегут – несут то кусок сала, то
хлеба, а то и одежонку какую.
Все выжили,
встали на ноги, и всю жизнь будут звать её кто «мамкой», кто «мамой», а став
старше, все будут звать её матерью.
Выйдя замуж,
Пелагея родила дочку, муж хотел, чтобы «сирот» она отдала в приют. Не сделала
этого Пелагея, выгнала мужа, осталась одна. Променяла своё счастье на малых
детей.
Иван.
Танька
сидела за столом, читала книжку. Читать книжки – её любимое занятие. У печки
возилась бабка – пекла блины. Блины у бабушки Поли получались тоненькие, почти
прозрачные, с ажурным рисунком. Вот тёмное пятнышко, а от него лучики… Блины
есть Танька не любила. Она любила смотреть, как печёт блины бабушка Поля. Как
всё быстро и ловко у неё получалось! Печь блины бабушка её не учила. На это у
неё была своя педагогика, и на все «почему» отвечала одно: «Время придёт, всему
научишься». Став старше, Таня всему, и правда, научилась.
Бабушка
любила рассказывать о прошлом, о своей семье, которая «почти вся вымерла в тиф»,
о племяннике Ване, которого она, оставшись старшей в семье в шестнадцать лет,
воспитывала, заменив ему мать. Не думала она, что её любимчик Ванюшка такую
жуткую смерть примет.
Танька знала
из рассказов бабушки, какая страшная смерть была у Вани. Когда бабушка
вспоминала об этом, на глазах у неё выступали слёзы.
Лушка.
В дверь
постучали. Стучал чужой. Свои хуторяне не привыкли заходить в дом со стуком.
Бабушка Поля кинулась к двери, сказала:
- Входите,
открыто, открыто!
В комнату
вошла женщина. Танька оторопела. В дверях стояла Лушка. Да-да! Сколько раз
Танька представляла её себе, слушая рассказы бабки! Всё сходилось! Именно такой
она представляла себе Лушку. Рослая, красивая, чёрные, теперь с проседью,
волосы курчавились, глазищи чёрные, огромные, на шее красные бусы, в ушах
серьги.
Танька не на
шутку испугалась. Сейчас бабка должна закричать на неё, может, выгнать, что-то
должно было произойти…
А бабушка
Поля, ухватившись за край стола, выдохнула:
- Это ты,
Лушка?!
Лушка
кинулась к Алексеевне.
- Прости
меня, мать, прост-и-и… - Хотела упасть в ноги, та не дала.
Красивая
женщина закричала, заголосила истошно:
- Любила я
его, мать, я любила его, прости…
Ни слезинки
не было в глазах у Алексеевны.
Сказала:
- Садись,
рассказывай.
Лушка стала
рассказывать. В тюрьме вышла замуж, родила сыночка, сыночек был слабенький –
умер.
Алексеевна
подвинула тарелку с блинами:
- Ешь-ешь…
Мать.
Про Таньку
забыли. А она, забившись в уголок, стала вспоминать бабушкин рассказ о
Лушке-убийце…
В тот вечер
Ваня пришёл, когда уже стемнело, позвал тётку:
- Мать, иди,
посидим…
Голос у Вани
был какой-то незнакомый, будто плач сдерживал. Сердце у Алексеевны ёкнуло.
Вышла из хаты, спросила:
- Может,
поешь, Ванюша?
- Не хочу,
маманя.
Сели на
лавку у крыльца. Грустный был Иван.
- Случилось
что?
- Да нет,
ничего…
Алексеевна
знала, что в одном из хуторов есть у него бабёнка. Говорят маленькая, невидная,
куда ей до Лушки! Но ходит туда Иван. Говорят, дитё у неё от Ивана. Лушка-то не
хочет родить. Нет у них с Ваней детей.
Иван молчал.
Алексеевна не лезла в душу, да и не хотела верить бабьим сплетням.
- Мать,
может, помочь чего?
- Да вроде
ничего пока не надо, милок.
Алексеевна
пошла в дом, вынесла кружку молока, хлеб.
- Поешь,
Ваня.
Взглянула в
глаза сыну. Сыном его считала, хоть разница с ним была всего в тринадцать лет.
Любила его всем материнским сердцем. А оно как-то вдруг нехорошо заныло, как бы
предчувствуя беду. Стала отгонять плохие мысли. Поговорили ещё ни о чём. Иван
засобирался домой. Алексеевна пошла провожать. Шли не торопясь. Солнце заходило
за край поля, а было оно сегодня какое-то особенно красное… Взошли на пригорок.
Боже мой, сколько их, лазоревых цветов! Красная земля от них.
- Ты, мать,
иди…
Иван шёл,
поворачивался, махал ей:
- Иди!
А она всё
стояла… Что-то хотел сказать Иван ей. Что?
х х х
Наступило
раннее утро. Хуторские бабы вышли прогонять коров. А над хутором неслось: «Лушка
Ивана убила!» К хатёнке, в которой жила Алексеевна, бежала соседка. У матери
ноги подломились, ухватилась за плетень, чтобы не упасть.
Нюрка.
Лушка
встретила Ивана словами:
- Где был?
Опять у неё?
Иван
промолчал. Мать Лушки сидела за столом, что-то вязала. Как в руках Лушки
оказалась бритва, она сама не помнила. Иван спал, когда жена с бритвой в руках подошла
к кровати. Мать Лушки, почуяв нехорошее, вошла в горницу, где спали молодые.
Увидев Ивана в луже крови, закричала:
- Что же ты,
дура, наделала?!!
Знала Степановна
характер дочери. Лушка кинулась к матери, лезвие прошлось по руке, чуть ниже
плеча.
- Скажешь,
что это он.
Как приехала
милиция, как увезли Лушку, Алексеевна не помнила. Помнит, как долго стояла у
могилы… Как бабы, утешая, просили:
- Ты
поплачь, Алексеевна, поплачь.
…Алексеевна
шла в Колотаевский пешком. Стояла ранняя весна. Хопёр только вошёл в свои
берега. Узенькая тропинка виляла по займищу. Вот и хутор. Где-то здесь живёт
Нюрка. Нашла хатёнку, вошла. По мазаному полу бегал босоногий мальчонка.
- Господи!
Ванюшка маленький! Сиротинушка моя!
Вошла
маленькая, худенькая женщина. Обнялись.
х х х
Сколько же
лет прошло с тех пор? Тот мальчонка уже вернулся из армии. Танька хоть и не
взрослая ещё, а знает, что Анатолий – сын Ивана. Бабушка Поля любит его, как и
всех, кто живёт с ней рядом. Скоро у него свадьба. Бабка с Нюркой, так она
зовёт мать Анатолия, готовятся справлять свадьбу.
Катя.
Бывший
красный партизан, Гордей Никитин, ехал на одноконке, что есть силы стегая
сельсоветовскую лошадёнку. Сердце разрывалось от боли. Слёзы текли по щекам,
рыдал Гордей. В родах умирала жена Катя.
Увидел её в
дальнем хуторе, когда ездил по сельсоветовским делам, и забыл обо всём на
свете. Глаза у Катюши зелёные, сама статная, русоволосая… Узнал, что замужем
она, муж на войне. Замуж-то выходила девушка не от хорошей жизни. Пелагея
билась одна с оравой ребятишек, хоть как-то помочь ей хотела. У мужа была
крепкая семья, хоть одним ртом будет меньше. Так думала Катя.
Полюбила и
Катя Гордея. Забрал Гордей Катю к себе. Жили дружно, родители Гордея встретили
невестку хоть и сдержанно, но, видя, как она управляется с хозяйством, как
изменился, стал мягче их сынок Гордеюшка, потянулись к ней всем сердцем.
«Слабенькая,
видать, Катюша. Не может родить. Хоть бы врач согласился ехать, Хопёр разлился –
не проехать», - думал Гордей, изо всех сил подгоняя лошадь. Как ехал назад с
доктором – не помнит.
Подъехал к
дому, вошёл в хату: на кровати лежала тихая Катерина. Из другой хаты раздался
детский плач. Родила сына Катя и осиротели сразу Гордей с Мишкой.
Мишаня.
Брела по
весенней талой воде Пелагея, кричала в голос по тяжёлой доле сестры Кати,
думала о её сыночке-сиротинушке. Успела поставить и Мишу на ноги Пелагея.
Инженером стал Мишаня. Каждое лето приезжает к матери: поможет с огородом и
сено скосит.
х х х
Сегодня
хоронят бабушку Алексеевну. Татьяна сидит рядом с матерью, сдерживая рыдания. В
доме много людей. Почти все они – дети бабушки. Ждут Владимира, вот-вот
приедет, живёт он далеко, в городе, профессор, преподаёт в медицинском
институте.
В комнату вошёл
высокий седовласый мужчина, подошёл к гробу, встал на колени:
- Прости,
мать. Как же мы без тебя теперь?
Нина
Николаева | 
